Home English Фотоальбом статьи о Балдине Видео 85-летие
 

Газета «Наукограды России», апрель 2001 г.
                                                       «Извольте мыслить широко»

(одно из последних интервью
 академика Александра Михайловича Балдина)

 

    Эти слова вполне могли бы стать эпиграфом к нашему спецвыпуску. Они прозвучали в одном из последних интервью академика Александра Михайловича Балдина и придали особый настрой разговору… Наряду с многочисленными научными регалиями, Александр Михайлович – почетный гражданин Дубны, что свидетельствует как о заслугах перед родным ему городом, так и признанием его хранителем лучших традиций сообщества, которые можно продолжать и множить, если только научиться мыслить широко.
– Итак, Дубна… Начало всех начал?
– Впервые меня пригласили в Дубну как теоретика, на семинары для обсуждения новых задач для уже существовавшего синхроциклотрона. Здесь я встретился с Бруно Понтекорво, он в это время как раз эмигрировал с Запада. Здесь работал над своей знаменитой книгой «Теория пространства, времени и тяготения» академик В. А. Фок… Поэтому первое впечатление – то, что здесь, под Москвой можно встретить физиков самого высокого ранга. Побеседовать с ними хотя бы разок – уже много.
    Но более яркие впечатление остались после того, как академик В. И. Векслер пригласил меня посмотреть, как сооружается новый ускоритель. Я работал в классическом институте, который ведет свою историю от физического кабинета, основанного Петром I, привык к тому, что физический прибор – это то, что стоит на столе. Потом, когда в ФИАНе был запущен электронный синхротрон на 250 МэВ, мы удивлялись – целый зал для одного прибора. А здесь я увидел, как в этом самый физический прибор… входит поезд. Фантастика!
– С 1968 по 1997 годы вы возглавляли Лабораторию высоких энергий ОИЯИ. Удалось ли осуществить за это время ваши мечты и проекты?
– Ускоритель мне достался в очень тяжелом состоянии, потому что так и не удалось достичь интенсивности пучка, конкурентоспособной с другими подобными сооружениями в мире. В это время был запущен Серпуховской ускоритель, прекрасный ускоритель, до сих пор прекрасный. Физики ушли отсюда и стоял вопрос о закрытии установки. На меня это произвело тягостное впечатление. Надо было что-то придумать. В 70-е годы нам повезло, на синхрофазотроне мы получили пучки ядер, движущихся со скоростью, близкой к скорости света, и стало развиваться новое научное направление – релятивистская ядерная физика. Многие вещи здесь стали делать раньше, чем на великолепном ускорителе. Но синхрофазотрону тоже надо было определять перспективу. Так родилась идея создания Нуклотрона, основанного на технике сверхпроводимости, с использованием зданий и сооружений синхрофазотрона. Нуклотрон, сейчас о нем много пишут и говорят, получился рекордным по своим ускорительным параметрам. Не по физическим возможностям, а именно как техническое сооружение. Так что я считаю себя счастливым человеком – мне удалось реализовать большинство своих идей.
– Это тем более важно, что ваше директорство пришлось на самый тяжелый период перехода к рыночной системе. Как вы приспосабливались к рынку?
Мы бизнесом занялись раньше, чем многие другие. Сделали первый в Азии гелиевый завод, первый гелий из Азии в Европу прошел через нуклотрон. Газпром нам поставлял сырец – сжатый гелий, при ожижении он делался очень чистый, европейская цена на него 2-3 доллара за литр. А на нашем заводе мы могли производить примерно 2 тысячи литров. В час! В 1993 году мы стали зарабатывать большие деньги. Направляли их в основном на «социалку» – оборудовали физиотерапевтический кабинет прямо на территории Института, обеспечили работников, включая пенсионеров, талонами на питание, повысили зарплаты, сделали бесплатно подшефному колхозу «Талдом» холодильник на 30 тонн мяса… Но тогда я еще не знал, с какими акулами имею дело. В какой-то момент в Газпроме решили, что от нас получают недостаточно денег за ожижение гелия, стали строить свой завод в Оренбурге. Сначала взяли наших специалистов, некоторые узлы установок были изготовлены в наших мастерских, обещали перечислять процент с прибыли. А через некоторое время сказали, что на вырученные деньги закупили новую технику и «вашего здесь ничего нет». По моим данным они продали в Европе порядка 6 млн литров жидкого гелия, это не один десяток миллионов долларов. А как-то увидел по телевизору, что в Оренбурге голодают врачи и учителя. Меня это так разозлило, что я сказал – знаете, ребята, я вам этого не прощу.
¬– Помнится, Маркс казал, что капитал будет стремиться сорвать с дерева науки зрелые плоды, оставляя затраты по «селекции и выращиванию» самому создателю интеллектуальной собственности…
– Я и говорю, капитализм против науки, против инноваций. Однажды, когда мы запускали водородные камеры, работали с большими объемами водорода, мне позвонил Андрей Николаевич Туполев. Он сказал, что его мечта – перевести самолеты на водородное топливо, которое имеет массу преимуществ, и предложил поработать над созданием топливного бака. У нас есть талантливый изобретатель инженер Леонид Борисович Голованов, он сделал этот бак, самолет – ТУ-155 – летал, «туполевцы» были в восторге, Голованов получил звание Заслуженного конструктора России. Но меня сразу предупредили, что нефтяные компании от авиации имеют сказочные барыши и конкурентов не потерпят… Таким образом, даже когда очевиден большой государственный интерес, в условиях рыночной экономики что-либо сделать трудно.
Впрочем, в дубненских лабораториях есть много интересных изобретений, разработок, которые уже нашли практическое применение, освоен их промышленный выпуск. Это известные флеровские фильтры, чувствительные детекторы определения веществ, производство изотопов для медицины, использование вместо рентгеновских снимков пропорциональных камер (причем дозы облучения снижаются в 100 раз), в Лаборатории ядерных проблем уже созданы несколько кабин для облучения онкологических больных.
– Вы сейчас перечисляете, а я заметила, что много предложений от физиков именно для медицины. И вообще, тенденция современных научных изысканий – направления, связанные с человеком, его здоровьем, средой обитания. Как вы считаете, это дань переориентации прикладных исследований «на потребку» или… начало процесса гуманизации общества?
– Дело не в этом. Для настоящего творческого научного работника есть два стимула для работы – поиск истины и поиск общественной полезности.
– Но «общественная полезность», по-моему, вышла на приоритетные позиции только в последние годы…
– Нет, она всегда была. У нас, как только начался атомный бум, появились первые атомные электростанции. Созданием атомной бомбы занимались конкретные ученые, но главные люди – Вернадский, Хлопин, Ферсман поняли, что это океан энергии. Еще до революции Вернадский думал, как ее добывать для людей, а не просто интересовался как устроен уран. Бомба – это не венец. Венец – это энергетика и экология.
– А считаете ли вы, что наукограды, обладающие «концентрированным» интеллектуальным потенциалом, могут выжить сами и потянуть за собой остальных? Или в силу того, что наука находится сегодня не в такой сильной зависимости от оборонного комплекса и потеряла прежние преимущества, такие города обречены на постоянные государственные субсидии?
– Из нашего случая с жидким гелием, когда нас обставил Газпром, «трясла» налоговая инспекция, обанкротился банк и мы потеряли деньги, следует только один вывод: наукограды могут развиваться, но при поддержке государства. Научные центры часто начинают заниматься какими-то прикладными вещами, но должной оценки они не получают, интеллектуальная собственность разворовывается легко и просто. Дело в том, что в рыночной экономике важно иметь платежеспособный спрос. Платежеспособный спрос на фундаментальную науку в условиях рынка – нулевой. Нужны люди с широким мышлением, как Петр I, чтобы понимали: если и есть нечто, из чего можно извлечь что-то полезное, то это – фундаментальная наука.
Беседу вела Галина Мялковская
(Газета «Наукограды России», апрель 2001 г.)