А сама-то она кто?
Борис Болотовский
Физический институт имени П. Н. Лебедева Российской академии наук – один из наиболее известных в мире. За открытия, совершенные в стенах института, шестерым его сотрудникам были присуждены Нобелевские премии. А некоторые открытия, хотя они и не были удостоены Нобелевской премии по физике, по своему значению не уступают тем, которые были отмечены этой наградой, высшим знаком международного признания.
Добавим, что один из сотрудников института был удостоен Нобелевской премии, но не за научные достижения, а за правозащитную деятельность. Это академик Андрей Дмитриевич Сахаров. Ему была присуждена Нобелевская премия мира. Я думаю, что и научные его достижения в не меньшей степени заслуживают Нобелевской премии.
В конце 1950 года я закончил обучение на физическом факультете Московского государственного университета и был направлен на работу в ФИАН – Физический институт академии наук имени П. Н. Лебедева. Я тогда еще не понимал, как мне повезло, что я туда попал. Работать начал в Эталонной лаборатории. Такое название лаборатории не означало, что в ее задачу входила разработка эталонов, – оно было продиктовано интересами секретности. А занимались в этой лаборатории созданием ускорителей – установок, предназначенных для разгона заряженных частиц до очень высокой энергии, чтобы потом, получив пучки быстрых частиц, исследовать их взаимодействие с атомными ядрами. Заведовал Эталонной лабораторией Владимир Иосифович Векслер – замечательный физик, обладавший яркой научной фантазией. Когда Владимир Иосифович обсуждал свои физические идеи, поначалу все, что он говорил, казалось неосуществимой мечтой. Но проходило время, и становилось очевидным, что очередная идея В. И. Векслера не противоречит никаким законам физики и имеет право на существование, хотя было совершенно непонятно, каким образом можно и можно ли вообще технически осуществить высказанную идею. Но Владимир Иосифович был не только «генератором идей», он был еще и замечательным инженером, техником, проектировщиком, знатоком и мастером физического эксперимента. И замыслы свои он воплощал в жизнь, успешно преодолевая неизбежно возникающие затруднения.
В. И. Векслер
В 1945 году И. И. Векслер опубликовал работу, которая содержала новое решение проблемы ускорения заряженных частиц. Высказанная им идея позволяла во много раз увеличить достигаемую на ускорителях энергию частиц. За несколько лет, начиная с 1945 года, в лаборатории было построено два ускорителя электронов – сначала на 30 млн электрон-вольт, а затем на 250 млн электрон-вольт. А в 1951 году, когда я пришел в лабораторию, уже полным ходом шли работы по проектированию протонного ускорителя на неслыханную в то время энергию – 10 млрд электрон-вольт.
В лаборатории сложился очень сильный коллектив специалистов по теории ускорителей – Андрей Александрович Коломенский, Илья Львович Бурштейн, Евсей Моисеевич Мороз, Александр Михайлович Балдин, Вадим Михайлович Михайлов. Эти люди входили в состав Теоретического отдела лаборатории. Заведовал отделом Матвей Самсонович Рабинович. Теоретический отдел как раз и составлял проект вышеназванного протонного синхрофазотрона.
Когда я пришел в лабораторию, Илья Львович Бурштейн уже не работал в ФИАНе – он был уволен несколько ранее. История его увольнения была такова. Однажды директор и создатель Физического института академик Сергей Иванович Вавилов получил докладную записку, а точнее, донос, от работника пожарной охраны. Этот работник должен был по ночам обходить все помещения института и следить, нет ли где опасности загорания. И вот он донес, что сотрудник И. Л. Бурштейн после работы остается в своей комнате и к нему приходит сотрудница Е. Глотова. Пожарник также сообщал, чем эти молодые люди занимаются. Илья Львович Бурштейн пришел в Институт после войны, из армии, своего жилья не имел, и лаборатория была единственным местом, где он мог встречаться с любимой девушкой. Они вскоре поженились. Но донос есть донос, необходимо было принимать меры против вопиющего нарушения социалистической морали и нравственности. Сергей Иванович Вавилов, тем не менее, оставил дело без последствий. Он написал на доносе пожарника свою резолюцию: «Насколько я знаю, от этого пожаров не бывает». И все же Бурштейн был вскоре уволен – когда Сергей Иванович Вавилов был в отпуске, приказ об увольнении подписал его заместитель М. И. Кривоносов.
Я изучал ускорительное дело по очень хорошему руководству, составленному Бурштейном, Коломенским и Рабиновичем. Руководство называлось «42-й сборник» и было засекречено, как и все, чем занималась Эталонная лаборатория. Кстати сказать, я думаю, что эта секретность стоила
В. И. Векслеру Нобелевской премии. Потому что все его рекордные достижения в физике ускорителей были засекречены.
Работа над проектом протонного ускорителя близилась к завершению. Я присутствовал на горячих обсуждениях, посвященных выбору оптимальных параметров для этой гигантской машины. Поначалу мне казалось, что их участники – лютые враги, настолько темпераментно они отстаивали свои точки зрения. Но потом я понял, что такие темпераментные споры – это норма в лаборатории В. И. Векслера. Они были вызваны общим желанием участников найти оптимальное решение.
Нильс Бор, И. Е. Тамм, В. И. Векслер. 1961 г.
В первые месяцы 1953 года лабораторию В. И. Векслера постигло внезапное потрясение – был уволен Матвей Самсонович Рабинович. Причину увольнения никто толком не знал, об этом ходили разные слухи. Говорили, что жена Матвея Самсоновича была племянницей профессора Мирона Семеновича Вовси – известного врача, генерал-майора, главного терапевта Советской армии, который вместе с рядом других выдающихся врачей был арестован по обвинению в том, что он якобы стремился не вылечить, а уморить своих высокопоставленных пациентов. Очередь дошла и до Матвея Самсоновича – оказывается, он через свою жену, Ольгу Исаевну, был связан с «убийцами в белых халатах». Еще говорили, что его никто и не увольнял, просто пришла в ФИАН бумага из Комитета госбезопасности, а в ней было написано, что Рабинович М. С. лишается допуска к сведениям, составляющим государственную тайну. Поскольку все сотрудники Эталонной лаборатории, как и других лабораторий ФИАН, должны были иметь допуск, то это автоматически влекло за собой увольнение.
М. С. Рабинович был не единственным сотрудником, попавшим под увольнение. Одновременно из ФИАНа были уволены и другие евреи, от 15 до 20 человек. Тогда я еще немного проработал в ФИАНе и был знаком лишь с небольшим числом сотрудников. Из тех, кого я знал, уволили Зинаиду Лазаревну Моргенштерн, сотрудницу оптической лаборатории, много лет проработавшую в тесном сотрудничестве с создателем нашего института – академиком Сергеем Ивановичем Вавиловым; из лаборатории космических лучей были уволены Наталья Георгиевна Биргер и Лазарь Хаимович Эйдус. Это были научные сотрудники, известные своими работами по физике космического излучения. Эйдус, участник Великой Отечественной войны, был награжден боевыми орденами. С остальными я не был знаком. Все они были сначала лишены допуска, а это автоматически означало увольнение с работы.
Однако не все сотрудники-евреи были уволены. В Эталонной лаборатории, например, были оставлены заведующий лабораторией Владимир Иосифович Векслер, сотрудники Евсей Моисеевич Мороз, Борис Самойлович Ратнер и я. Чем руководствовались власти, почему кто-то был уволен, а кто-то оставлен на работе, я не знаю. Как только я узнал, что Матвея Самсоновича увольняют, я его разыскал, высказал ему свое сочувствие и спросил его, как мудрого старшего товарища, почему его увольняют, а меня нет. Рабинович сказал:
– Вас не увольняют, потому что вы молодой специалист.
Молодыми специалистами называли сотрудников, зачисленных на работу по распределению после окончания высшего учебного заведения. Их нельзя было уволить в течение трех лет со дня зачисления. Может быть, объяснение Матвея Самсоновича и было правильным, не знаю. Я только набирал опыт, а увольняли опытных сотрудников, хорошо знавших свое дело.
Грустным был этот разговор.
Незадолго до увольнения Матвей Самсонович написал докторскую диссертацию, но не успел ее защитить. В диссертации содержались физические обоснования проекта мощного синхрофазотрона. Поскольку весь проект был секретным, то и диссертация, само собой разумеется, была засекречена, даже носила высшую степень секретности – «совершенно секретно, особой важности». И поскольку Матвей Самсонович теперь был лишен допуска к секретной информации, то он и не мог представить свою диссертацию к защите. Больше того, она хранилась в Первом отделе института, и автор уже не имел к ней доступа – он не мог даже брать ее для работы, не то что для защиты.
М. С. Рабинович, В. И. Векслер, Н. А. Моносзон. 1960 г.
В сходном положении оказался и Лазарь Эйдус. У него тоже была готова диссертация, только не докторская, а кандидатская. По-моему, диссертация Л. Х. Эйдуса не была секретной, но ее автор после увольнения не имел права входить в институт и, следовательно, защита не могла состояться.
Надо сказать, что дирекция Института по мере возможностей старалась помочь уволенным людям. Восстановить их на работе было невозможно, потому что они были уволены более высокой властью. Но что-то все же можно было сделать. Для того чтобы сделать возможной защиту
Л. Х. Эйдуса, было организовано выездное заседание ученого совета в Доме ученых. Защита безработного Л. Эйдуса прошла без сучка, без задоринки. Члены Совета единогласно проголосовали «за». Профессор
И. Л. Левшин, который вел заседание, огласил результаты голосования, поздравил Л. Х. Эйдуса с успешной защитой и пожелал ему и дальше столь же плодотворно заниматься тем, чем он занимался. При этих словах среди присутствующих пронесся легкий шум оживления. Дело было в том, что в последнее время Л. Х. Эйдус безуспешно искал работу.
В. И. Векслер сообщил директору ФИАНа академику Дмитрию Владимировичу Скобельцыну, что увольнение М. С. Рабиновича ставит под удар выполнение лабораторией ее задач. Действительно, многие необходимые для работы вопросы не могли быть решены без участия Матвея Самсоновича. После этого Д. В. Скобельцын вместе с генералом-куратором Института ездили в Совет Министров СССР, где пытались отстоять Рабиновича. Но у них ничего не вышло. По этому поводу мой университетский товарищ Леня Соловьев (ставший впоследствии известным ученым, благодаря своим работам по физике электронной плазмы) сказал:
– Удивительное дело! Потомок древнейшего дворянского рода, боярин Скобельцын, едет в правительство самого передового и прогрессивного в мире рабоче-крестьянского государства и ходатайствует за еврея. Действительно, если вдуматься… Но тогда лучше было этого не делать во избежание неприятностей. Да и теперь «кое-где у нас порой»…
В. И. Векслер оказался в трудном положении. Время было тяжелое, неизвестно какие обвинения могли быть предъявлены М. С. Рабиновичу, и для того, чтобы не пострадать самому, надо было держаться от него подальше. И для таких советов были основания. С другой стороны, без Рабиновича было невозможно уложиться в намеченные сроки. И, наконец, Векслер не мог не сочувствовать тому тяжелому положению, в котором оказался Матвей Самсонович.
И Векслер поступил следующим образом. Он сказал:
– Муся, если вам понадобится от меня какая-либо помощь, дайте мне знать, и я все сделаю. Но я прошу вас, не звоните мне по телефону, а если вам что-то нужно, можете передать это через Андрюшу Коломенского.
Этими словами он нанес Матвею Самсоновичу душевную травму. Всю свою жизнь, до самой кончины, он, вспоминая их, мрачнел, и только некоторое время спустя мог продолжать разговор. В то время он не сомневался в том, что Владимир Иосифович ему поможет, но тяжело переживал, что он прерывает с ним личные контакты.
А Векслер собрал ведущих исполнителей проекта – Леонида Петровича Зиновьева, Андрея Александровича Коломенского и Валентина Афанасьевича Петухова – и сказал им следующее (об этом мне много лет спустя рассказал Коломенский):
– Вы знаете, что Муся Рабинович уволен. Его увольнение затрудняет нашу работу. Есть такие вопросы, на которые он один может ответить. Поэтому я приказываю: по любому такому вопросу обращайтесь без колебаний к Мусе, а если вас за это потребуют к ответу, ссылайтесь на меня, говорите, что выполняли мое распоряжение.
Он сильно рисковал, Рабинович лишен допуска к информации, составляющей государственную тайну. И вот Векслер дает указание привлекать Рабиновича, который был лишен допуска, к обсуждению секретных вопросов. Но Владимир Иосифович был уверен, что «Муся» ни в чем не виноват, и в этом же были уверены Зиновьев, Коломенский и Петухов. Так что работа продолжалась в том же темпе.
М. С. Рабинович
Сейчас это может показаться невероятным: никто – ни Векслер, ни Зиновьев, ни Коломенский, ни Петухов – не сомневались в том, что Матвей Самсонович Рабинович ни в чем не виноват, но никто из них не осмелился заявить об этом во всеуслышание. Я ни в чем не упрекаю этих замечательных физиков, я их знал и испытываю к ним глубокое уважение. Времена были такие: попробуй заяви о невиновности М. С. Рабиновича. Ему не поможешь, а тебя постигнет та же участь. За примерами недалеко было ходить. Вот люди и молчали. И я молчал.
Отвлекаясь несколько в сторону от повествования, замечу, что в обстановке всеобщего молчания тем большее восхищение вызывали мужественные люди, которые не боялись говорить то, что думали. В первую очередь я имею в виду Андрея Дмитриевича Сахарова.
В кабинете М. С. Рабиновича стояли большие книжные шкафы. Всю свою научную библиотеку он держал в институте. Это было вызвано тем, что жил он в одной из комнат коммунальной квартиры, где для такого количества книг просто не было места.. И когда его уволили, пришлось эти книги переправлять к нему домой. Мы уложили их в стопки, перевязали. Эта работа заняла несколько дней. Упаковкой занимались он сам и несколько молодых сотрудников (в том числе и я). Один из них – Саша Балдин – впоследствии стал академиком, заведующим лабораторией в Дубне – той самой лабораторией, в которой действовал тот самый синхрофазотрон, второй – Вадим Михайлов. (Балдин и Михайлов работали в тесном содружестве. Кажется, тогда не было работ, которые бы выполнил один из них без участия другого. Они и отдыхали вместе – оба были альпинистами. Вадим был в научном отношении не слабее Балдина, но он погиб молодым при восхождении на Памир.) Настроение наше во время этой работы было довольно мрачным, но я старался шутить, чтобы поднять настроение участников, и прежде всего Матвея Самсоновича.
После того как все книги были упакованы к подъезду института подогнали полуторку и мы перетаскали их в кузов. Машина оказалась загружена доверху. С водителем поехали двое – Вадим Михайлов и я.
Рабинович жил на улице Алексея Толстого (ныне Спиридоновка), в старом доме, еще дореволюционной постройки. Квартира была расположена на четвертом этаже. В подъезде был лифт, а при лифте – лифтерша.
Прибыв на место, мы втроем перенесли книги в подъезд. А потом водитель уехал, и мы остались с Вадимом возле штабеля книг высотой почти в человеческий рост. Мы рассчитывали поднять книги на лифте. Но когда мы попытались войти в него со связками книг, лифтерша нас не пустила.
– Лифт для людей! – сказала она с характерным акцентом. – Вещи нельзя!
Она была нерусская женщина. Может быть, татарка.
Мы с Вадимом стали ее уговаривать, но наши уговоры не подействовали. Она упорно твердила:
– Книги нельзя: лифт для людей!
Вадим поднялся в квартиру Матвея Самсоновича. Дома в это время была только его старая мать. Она спустилась вниз вместе с Вадимом и попыталась уговорить лифтершу. Но та стояла как скала и только твердила:
– Нельзя книги, лифт для людей.
Потерпев неудачу, мать направилась к лифту, чтобы вернуться домой. Но разгоряченная спором лифтерша ее не пустила, загородив дверь своим телом. Тогда мы с Вадимом хором закричали:
– Вы что! Это же не вещи, это человек!
Лифтерша опомнилась и пропустила старую женщину. И смущенно извинилась. Та уехала. А лифтерша несколько смягчилась – ей было неудобно – и объяснила, что управдом запрещает возить вещи на лифте, но если его попросить, то он может и позволить. Я пошел искать управдома, нашел его и привел. Управдом был мрачный, небритый, в старом, видавшем виды ватнике, с красными глазами и опухшей физиономией. Или он выходил из запоя или еще был в запое. Он посмотрел на штабель книг и сказал:
– Вам Рабинович деньги платил, чтобы вы таскали, вот и таскайте.
Оглядываясь теперь, спустя полвека, на эту историю, я понимаю, что управдом не питал никакой неприязни ни к Рабиновичу, ни к нам с Вадимом. Он просто намекал нам на то, что следует ему дать на бутылку. Отстегнули бы мы ему трешку, он бы нам разрешил поднимать на лифте все, что угодно. Но мы были молодыми и, следовательно, глупыми и не поняли намека.
Управдом ушел, а мы принялись таскать книги. Действовали мы так. Вадим брал по связке книг под мышки и по связке в каждую руку. Я ему помогал нагрузиться, и он отправлялся по лестнице на четвертый этаж. А дом был с высокими этажами. Я оставался внизу и сторожил книги. Когда Вадим спускался вниз, я, увидев его на лестнице, нагружался таким же образом – две пачки книг подмышками и по одной пачке в каждой руке – и отправлялся ему навстречу. Долго мы так мотались вверх-вниз по лестнице, пока всё не перетаскали, устали страшно. Но все же были у нас и минуты отдыха: пока один из нас нес книги вверх, другой отдыхал внизу возле оставшихся связок. И вот, когда я отдыхал, мимо меня проходили люди, и некоторые из них, увидев книжную гору, спрашивали:
– Это что такое?
И лифтерша объясняла:
– Это одного еврея уволили. Видите, сколько он книг написал. А его все равно уволили.
Получив такое разъяснение, люди удовлетворялись. Во всяком случае, никто больше ничего не спрашивал и своего отношения к происходящему никак не выражал. Только один капитан первого ранга в черной шинели с золотыми полковничьими погонами, услышав разъяснения лифтерши, сказал:
– Нехорошо!
А что нехорошо, так и осталось неизвестным – то ли что еврей, то ли что много книжек написал, то ли что его уволили.
Окончив наш тяжкий труд, мы вышли из подъезда и пошли к Садовой. По дороге я спросил Вадима:
– Ты слышал, что лифтерша говорила про книги?
– Нет, а что? – спросил Вадим.
Я ему рассказал. Вадим высоко ценил Матвея Самсоновича и тяжело переживал его увольнение. И к этому еще добавилась усталость после нашей безрадостной работы. Он мрачно сказал:
– Сволочь! А сама-то она кто?
Что хотел сказать Вадим, я в точности не знаю. Я его тогда не спросил, не уточнил, а теперь не спросишь – давно его нет на белом свете. Может быть, он хотел сказать, что если кому и судить о евреях, то не татарке. Должен сказать, что так я его тогда и понял, и с таким мнением был не согласен тогда, как не согласен и сейчас. Кому и кого судить – это другой вопрос. Не судите да не судимы будете. Но что касается того, кто «главнее» – русские, евреи, татары или люди другой какой-нибудь национальности, то этот вопрос даже задавать нельзя, потому что он ведет к геноциду – к Бабьему Яру, Освенциму и другим преступлениям.
Но, вполне возможно, Вадим хотел сказать другое. Татары в Москве представляют собой национальное меньшинство. И как меньшинство они нередко испытывают на себе проявления неприязни со стороны представителей национального большинства. И вот Вадим поразился тому, что представительница одного национального меньшинства, наверняка испытавшая неприязнь, насмешки, принижение со стороны московских черносотенцев, которая, казалось, должна бы понимать, как это плохо, испытывает неприязненные чувства к представителям другого национального меньшинства. Может быть, он имел в виду именно это.
Вскоре после описанных событий умер Сталин. «Дело врачей» было закрыто. Вернулся в институт Матвей Самсонович. Мать его до этого не дожила. Возвратилась в институт и Зинаида Лазаревна Моргенштерн. А вот Наташа Биргер и Лазарь Эйдус не вернулись в ФИАН, хотя имели такую возможность. Биргер перешла на работу в Институт эксперимантальной и теоретической физики (ИТЭФ), а Эйдус вообще сменил направление своей научной работы и занялся биологией.
Гигантский ускоритель в Дубне был успешно построен. В течение некоторого времени это был самый большой ускоритель в мире. Его создание было отмечено Ленинской премией – высшей наградой в Советском Союзе. Ленинская премия была присуждена большой группе ученых и инженеров во главе с В. И. Векслером. В числе лауреатов был и Матвей Самсонович Рабинович.
Все произошедшее не могло не наложить отпечатка на его последующую жизнь. Но это уже другая история. Когда-нибудь я ее расскажу.
* * *
Поводом для написания этого рассказа послужили воспоминания самого Матвея Самсоновича, которые он записал на магнитофонную пленку в последний год своей жизни. Воспоминания получились интересными и содержательными. Недавно они были изданы в виде специального выпуска научно-методического журнала «Преподавание физики в высшей школе» (выпуск № 27, 2003 г.)
«ЕВРЕЙСКОЕ СЛОВО», №11 (184), 2004 г.